Дэвид Беласко Гейша Читать
Гейша — в Японии женщина, развлекающая своих клиентов (гостей) японским танцем, пением. Читать на другом. Дэвид Беласко (1853–1931) — американский театральный продюсер.
Джулия Грегсон. Пряный аромат Востока Пока он пил, за окном наступила ночь, внезапно, как всегда в Индии, словно на сцене опустился огненный занавес. Было светло, и вдруг сразу темнота. Они прожили вместе три года.
С ним ее познакомил офицер, возвращавшийся домой в Англию. И он сказал, что она очень достойная женщина, не уличная девка, а прямая преемница науч, девушек, которые пленяли английских мужчин чудесными танцами и пением, а также утонченными ласками.
До того как Индия стала, по его словам, «почти такой же ханжеской и постной, как Англия, и тогда все схлопнулось». До нее у него было в Сандхерсте несколько спортивных девушек, дочерей военных, почти таких же робких, как и он сам; потом недолгий роман в Джайпуре с женой младшего офицера, низенькой, толстой, одинокой женщиной, дети которой учились в английских школах-пансионах, а супруг отсутствовал месяцами. У нее была чудесная задница – немыслимо пухлая, круглая, крутая, – вот и все, что он помнил теперь.
Были, конечно, ночи с другими женщинами, но они вообще не заслуживали упоминания. – Вот. – Сунита разула его и помыла ему ноги.
– Сунита – Он не хотел поступать по-хамски: сообщить все, что намеревался, сказать салам и уйти. – Вот. – Она расстегнула ему рубашку; запахло его потом. Правильнее всего было бы немедленно сообщить ей все и не спать с ней. Но он уже возбудился и стал беспомощным.
Ее запах, шорох ее волос у его груди; сознание того, что скоро он будет отрезан от самого себя, от всей этой жизни военного городка с его играми до рассвета в офицерском клубе и военной формой; ощущение, что ты весь на виду, – делали эту комнатку частью чего-то важного, благодаря чему он чувствовал себя живым. Ее кожа была нежной и чуточку влажной под его ладонями. Ее ребра под шелковым сари упирались ему в ладони, когда он клонил ее на постель, потом он обнял ее за длинную, узкую талию, впился губами в ее губы и поплыл с ней в темноту, счастливый и беззащитный. Подожди. – Она приложила ладонь к его рту. – Я приготовила для тебя музыку.
Хочешь послушать? Беспроводной патефон был одним из его лучших подарков. Он купил его во время своего первого отпуска в магазине возле лондонского Камден-пассажа. Она вскрыла упаковочную коробку с таким трепетом, такой нежностью, что у него на глаза навернулись слезы. Он подарил ей патефон, но она многократно возместила этот подарок, познакомив его с творчеством Устад Хафиз Али Кхана 22 Устад Хафиз Али Кхан (1888–1972) – индийский музыкант, великий сардонист XX века., который только что начал записываться в Бомбее, в студии «Тайгер».
Она познакомила его со всем богатством индийских раги – священной музыки, которой приветствовали рассвет и закат, лето, д?хов и огонь. Он вспомнил, как однажды вечером поставил для нее «Мадам Баттерфляй» 23 «Мадам Баттерфляй» – опера Джакомо Пуччини по мотивам драмы Давида Беласко «Гейша». И как они смеялись через несколько минут, когда она закрыла ладонями уши и сказала: «Хватит! Это ужасно – будто кошки орут», и взвыла, словно от боли. Но тут она сказала: «Слушай!» Поставила пластинку, подняла руки над головой и пошевелилась, словно змея. Потом щедро и грациозно поделилась с ним своим телом. Вот она скользнула под простыню и нежно массировала его шею, напевая ему на ухо: « Chhupo na chhupo hamari sajjano» 24 Ничего не скрывай от меня, мой возлюбленный (хинди).
Это была их песня. По-матерински терпеливая, она учила его в первое время, когда, несмотря на свои безупречные манеры и корректность в отношении с окружающими, в вопросах любви он был сущим неотесанным крестьянином с простым языком. Словно парень с фермы, он говорил в минуты страсти на солдатском языке, потому что не знал другого. «Я хочу тебя трахнуть. Нравится мой член? Ты готова?» Она глядела на него в полумраке своими прекрасными глазами цвета морских водорослей и виртуозно играла на его теле. Иногда она делала ему массаж и смотрела, как он возбуждается, она заставляла его чувствовать в ней источник всякого изысканного наслаждения, какие он только знал в своей жизни, растягивала удовольствие, наполняя его невыразимой сладостью.
Она была утонченной, прекрасной, хорошо образованной, из хорошей семьи: ее отец, либеральный, цивилизованный мужчина, был адвокатом в Бомбее, но в жены не годилась. Никак не годилась.
Это нельзя было списать на снобизм; когда он размышлял над этим, снобизм сразу отметался. Проблема была в другом: он любил свой полк и приятелей-офицеров, любил со страстью, граничащей с безумием. Ни одна женщина, индийская или английская, не смогла бы никогда понять, что они значили для него, а офицеры очень даже осуждали парней, которые спали с местными женщинами, и называли их «джунгли». Поведение всех его приятелей было в какой-то степени противоречивым: озорные до непристойного среди своих, публично они держались вежливо и корректно. Сунита помогла ему излечиться от такой раздвоенности.
Но даже если бы офицеры одобрили ее, в душе он знал, что никогда на ней не женится. В конце концов, они все равно были слишком разными. «Телом я тебя боготворю. – С этим нет проблем. – Душой я с тобой венчаюсь».
25 Джон Годфри Сакс (1816–1887) – американский поэт. Но в том-то и дело! Если бы у него была душа (в чем он порой серьезно сомневался), она была бы тысячью гранями иной, не похожей на ее душу. В конце концов, несмотря на всю боль, которую предстояло ему перенести, ему было гораздо проще жениться на такой девушке, как Роза. – Какой-то ты сегодня притихший, – сказала она потом, когда они отдыхали. – О чем ты думаешь? Она грациозно встала и завернулась в сари.
Он надел шелковый халат, который она хранила для него, и обнял ее за плечи. – Сунита, я скоро женюсь. Он почувствовал, как изменилось ее дыхание. В наступившей тишине слышались жужжание насекомых за окном, скрип колес на улице. – Я так и знала, что ты женишься, – проговорила она наконец. Она подошла к столику, где свеча роняла воск на открытку, которую он прислал ей из Англии через три недели после встречи с Розой. Открытка нелепая – сейчас ему было стыдно, – утка, пытающаяся ехать на велосипеде.
Она хранила ее словно священную реликвию, как и все, что он дарил ей: дамскую сумочку, игрушечный автомобиль, флакон духов «Вечер в Париже», все еще стоявший в нераскрытой коробочке. Все подарки лежали на полке, где перед образом Шивы горели свечи. – Когда свадьба? Ее спина была точеной и прямой. – Через месяц. – Ты знаешь ее?
Или вас познакомила старая сваха? – Она повернулась и пыталась изобразить улыбку. Но не очень хорошо. Мы встретились в Англии во время моего последнего отпуска. – Она хорошенькая? – Да, но – Она хорошая женщина?
– Да, кажется, да. – Передай ей, что я подошлю к ней киллеров, если она нехорошая. Она больше не пыталась переставить свечу и просто задула ее. Она была дочерью воина. Джек никогда не видел ее плачущей, не плакала она и сейчас. – Она счастливая, Джек. – Я надеюсь, что у нас все будет нормально, – сказал он. – Но жюри в нерешительности – Какое жюри?
– Так, ни о чем – Отец хочет, чтобы я тоже вышла замуж. – Она сидела в полумраке на диване. В ее голосе звучала грусть. – Тот мужчина на пятнадцать лет старше меня, но очень добрый, красивый. В общем, подходящий.
«Никто из нас не волен в своем выборе», – подумал Джек. Розу он тоже выбрал более-менее по тем же причинам: его устраивали ее положение в обществе, голос, облик, чтобы не пугать лошадей, полковника и солдат. – Ты думаешь, мне нужно выйти за него замуж? – Ох, Сунита, не знаю. Я не могу – Он замолчал. Если она храбро держится, то и он должен тоже. «Я почти не знаю женщину, на которой женюсь». – Вот что он думал, когда, рыдая, ехал домой на рикше и потом, когда в холодном поту провел бессонную ночь.
Но надеялся, что наутро ему будет лучше. Глава 14 Порт-Саид, за одиннадцать дней до Бомбея Когда Вива вернулась на пароход, мистер Рамсботтом, знакомый родителей Гая, стоял на трапе.
На лбу у него выступили бисеринки пота; он был так зол, что даже не мог смотреть на нее. У Вивы пересохли губы.
– Что случилось? – Вы лучше ступайте вниз и поговорите с ним, – буркнул он. – А потом я выскажу все, что думаю о вашем поведении.
Она проследовала за его квадратными плечами и скрипучими ботинками вверх по трапу, затем они спустились на три пролета вниз по сужавшейся лестнице и оказались в чреве парохода, где на них с удивлением глядели чумазые матросы. – Вы не имели права подсовывать его нам, – бубнил он через плечо. – Мы немного знаем его родителей, но совсем не знали его. Немыслимое бесстыдство! – Его ботинки продолжали скрипеть. – Где вы были весь день? Я не обязан смотреть за ним, а моя жена – тем более, у нее больное сердце. – Послушайте, – сказала Вива. – Скажите же скорее – с ним все в порядке?
– Ну, через минуту вы увидите этого паршивого мальчишку – его держат в корабельном карцере, бриге или как там называется эта чертова каморка. – Он бурлил от злости. Мужчина в морском кителе привел их в небольшой отсек, где слегка пахло мочой и антисептиком. Мисс Холлоуэй, компаньонка, как хорошо, что вы пришли. – Дежурный офицер, рыжеволосый и смуглый, ждал их за конторкой. – Моя фамилия Бенсон. – Мужчины обменялись понимающими взглядами – мол, нельзя полагаться на женщин. – Мистер Гловер много чего натворил в ваше отсутствие. – Я могу немного поговорить с ним? – спросила она. Рамсботтом прикрыл глаза и выставил перед собой ладони, словно говоря – меня это не касается.
Офицер отпер дверь. Когда она вошла в карцер, Гай лежал на узкой койке лицом к стене. В помещении было жарко, за 105 градусов 26 Около 40 °C., но он кутался в серое одеяло. Пальто висело на стене. Еще в дверях она почувствовала его запах: алкоголя и пота. – Гай, – сказала она, – что случилось?
Когда он повернулся, его лицо выглядело так, словно кто-то ударил по нему ногой: вокруг глаз багровые гематомы, губы вдвое больше обычного. В уголке рта сочилась сукровица. – Почему вы не в лазарете? – спросила она. Он смотрел мимо нее на офицера, который стоял в дверях. – Зачем вы ее позвали? – закричал он заплетающимся языком. – Она не виновата. Старый дурак Рамсботтом катит на нее бочки. – Гай, Гай, тише, пожалуйста. – Когда Вива присела на край койки, дверь тихонько закрылась. – Смотри, он ушел, – прошептала она. – Скажи мне скорее, что случилось.
– Ничего, – пробормотал он. – Это все, что вам надо знать. – Он сморщил лицо, словно ребенок перед плачем, потом закрыл глаза и, казалось, заснул. – Мисс Холлоуэй, – Бенсон снова появился в дверях, – ему сделали инъекцию с седативным препаратом, так что я не думаю, что вы сегодня от него много услышите. Если вы не возражаете, – добавил он, – мы зададим вам парочку вопросов. – Конечно. – Она дотронулась до ноги подопечного. – Вы уверены, Гай, что я ничем не могу вам помочь? – Можете принести мне бутылочку хлорки, – буркнул он, – и я выпью ее. – Он снова повернулся к стене. – Шутка.
Даже в экстремальной ситуации он не желал с ней общаться. – Его надо показать доктору, – сказала Вива дежурному офицеру. Они сидели в его закутке.
Пот лился по лицу Бенсона, капал на промокашку, а тонкие рыжие волосы прилипли к голове. Он включил вентилятор.
– Жарче стало, правда? – учтиво заметил он. – Кажется, вчера в Баб-эль-Мандебском проливе было 110 градусов 27 Около 43 °C. – Что с ним случилось? – спросила она. – Почему он не в лазарете? – Мадам. – Вошел стюард с чашкой чая. Ей показалось, что пароход снова плывет. – Вы оставили ваши покупки на палубе, мисс Холлоуэй. – Когда стюард протянул ей сумочку с новым блокнотом и душистой бумагой, ее залила новая волна стыда.
Во всем виновата она: не надо было оставлять его одного. – Что же произошло? – спросила она в третий раз офицера, когда они снова остались вдвоем. Он по-прежнему не отвечал. – У него заплыли глаза, – сказала она. – Его надо показать доктору. – Абсолютно верно. – Он поскреб мокрый лоб. – Сейчас я это организую, но важнее всего перевести мальчишку снова в его каюту. – Не лучше ли поместить его в лазарет? Бенсон принялся рыться в каких-то бумагах.
Когда он снял колпачок с ручки и нашел бланк, который искал, она поймала себя на мысли о том, сможет ли она полюбить мужчину с рыжими волосами на коленях. – Ну, это немного сложнее. – Повернув стул, он сел лицом к ней. – Пока вы ездили за покупками, или смотрели достопримечательности, или что-то там еще, мистер Гловер напал на одного из пассажиров и оскорбил его. – Его бледные глаза следили за ее реакцией. – На индийского пассажира по фамилии Азим. Он с севера, из известной мусульманской семьи.
Мистер Азим задержал Гловера в своей каюте с парой запонок для манжет и маленькой серебряной шпагой с инкрустацией, которые Гловер сунул в карман пальто. Возникла потасовка, поначалу ничего серьезного, но потом, по словам Азима, после короткого разговора мистер Гловер размахнулся и сильно ударил мистера Азима в лицо, потом в ухо. Азим пробыл в лазарете пять часов, потом его отпустили.
Тогда он сказал, что не хочет возбуждать дело. Но все может измениться. Ее прошиб пот; она чувствовала, как он капал ей на платье. – Кто же избил Гая? – спросила она. – Ну, в том-то и дело, что никто. Вашего мальчика видели приблизительно через полчаса два стюарда на корме – там он бился головой о релинг.
– Господи! – Она недоверчиво уставилась на Бенсона. – Зачем? – Мы не знаем, но теперь нам надо подумать, что с ним делать. Вы понимаете, что у нас на борту двести пятьдесят пассажиров первого класса, поэтому мы должны что-то предпринять. Но абсолютный факт в том, – Бенсон надел колпачок на ручку и снова посмотрел на Виву, – что он сделал это, по его утверждению, ради вас.
Он что-то бормотал насчет того, что любит вас и что голоса приказали ему так поступить. Большая труба заурчала над ее головой, словно гигантский желудок. К ней приблизились запахи мочи и антисептика. Лицо Бенсона оставалось бесстрастным. – Какое-то безумие, – сказала она. – Возможно, – согласился Бенсон, – но даже если допустить, что Азим не выдвинет обвинение – а вашему молодому человеку необычайно повезет, если он этого не сделает, – у нас остается следующий выбор: мы обращаемся в полицию, а, значит, вы покидаете пароход и на неопределенное время застреваете в Суэце; или мы держим его тут взаперти и нарываемся на скандал, но допускаем возможность, что этого больше не повторится. Как вы думаете?
Вы его знаете лучше. А технически, полагаю, он в надежных руках, хотя, честно признаться, меня удивляет, что его родители возложили такую ответственность на такую молодую девушку. Она поглядела на него, пытаясь что-то сообразить. У нее заболела голова, а во рту пересохло после гренадина, который она пила, как ей теперь казалось, много дней назад.
– Вы знаете Фрэнка Стедмана? – сказала она наконец. – Он у вас тут один из докторов. Я не очень хорошо его знаю, но хотела бы поговорить с ним, прежде чем приму решение; одновременно он осмотрит мистера Гловера. – Это очень хорошая мысль, – с облегчением проговорил дежурный офицер и даже улыбнулся. – На море случаются вещи и хуже. Что, если мы переведем сегодня вечером мистера Гловера в его каюту? Я распоряжусь, чтобы доктор Стедман встретился там с вами.
– Спасибо, – поблагодарила она. Головная боль усиливалась, и Вива боялась, что начнется мигрень. – Вот еще что, – сказал он, когда она забирала свои пакеты. – На вашем месте я бы не стал никому говорить об этом инциденте. Пароход – интересное место: слухи, паника распространяются на нем с быстротой лесного пожара. То же самое я сказал мистеру Рамсботтому, и он со мной согласился. – Я никому не скажу, – пообещала Вива.
– Да и для вас это было бы невыгодно, – усмехнулся он. – С вашей стороны было не очень умно оставлять его одного. Могло бы произойти и что-нибудь более серьезное. – Да, – согласилась она. В правой стороне ее лица покалывали иголки; фигура офицера исказилась волнистыми линиями.
Они настороженно взглянули друг на друга. Она направилась к двери и закрыла ее за собой. Два матроса приволокли Гая, все еще сонного, и уложили на койку в его собственной каюте. Когда они ушли, Вива заперла на щеколду дверь и рухнула на стул. Гай заснул почти мгновенно; его багровые веки дергались во сне, на губах застыла кровь. Глядя на спящего мальчишку, она почувствовала презрение к себе.
Он был ей неприятен, это верно, но все равно ужасно, что она оставила его одного. Напоследок Бенсон еще раз предостерег Виву, что в случае, если все-таки будет выдвинуто обвинение, ее могут признать виновной. Когда она спросила у него, что это означает, он ответил, что «не его дело» объяснять ей все юридические последствия, но намекнул, что они могут быть серьезными. Она слегка задремала, и осторожный стук в дверь заставил ее вскочить на ноги.
– Можно войти? Это доктор Стедман. По ее телу пронеслась волна облегчения. – Заходите и закройте за собой дверь, – прошептала она.
Он был снова в своем белом кителе и казался совсем другим человеком: сосредоточенным, бесстрастным профессионалом. Она порадовалась этому: в ее нынешнем состоянии шутки или фамильярность были бы невыносимы.
Он сел на стул возле койки Гая и поставил у ног маленькую кожаную сумку. – Пока не будите его, – сказал он. – Расскажите, в чем дело. Не успела она открыть рот, как заплывшие глаза мальчишки мигнули. – Ах, доктор, – сказал он распухшими губами. – Как хорошо, что вы зашли. – Он попытался сесть; от него пахло перегаром, потом и рвотой. – Не вставайте, подождите секундочку. – Фрэнк подошел к нему ближе и осторожно дотронулся до уголка его глаза. – Я хочу взглянуть вот на это. Вива заметила, как смягчилось лицо мальчишки, а на разбитых губах появилась слабая усмешка. Казалось, он наслаждался вниманием.
Фрэнк закатал повыше свой рукав, открыв загорелую руку. Стал рассматривать лицо парня. – Вам повезло. Еще немного – и потеряли бы глаз, – сказал он. – Кстати, что это было? – Удар грома.
– Какой еще удар грома? – Я не смогу вам помочь, если вы будете морочить мне голову, – мягко сказал Фрэнк. – Похоже, кто-то вас сильно ударил. – Это мое дело, не ваше. – Мальчишка повернулся лицом к стене. – Слушайте, – ровным голосом сказал Фрэнк, словно мальчишка ничего и не говорил, – прежде чем вы заснете, мне надо обработать вашу губу и положить что-нибудь на глаз, чтобы убрать гематому Пожалуй, – он взглянул на Виву, прося разрешения, – я мог бы сам поговорить с Гаем. – Конечно, – согласилась Вива. Она подняла окровавленную рубашку парня и сказала: – Я отдам ее стюарду Гая. И скажу ему, – она со значением посмотрела на Фрэнка, – чтобы нас не беспокоили какое-то время.
Бенсон сказал, что мне, уходя, надо будет запирать за собой дверь каюты. – Возвращайтесь примерно через полчаса, – сказал Фрэнк, – а потом, пожалуй, вы пройдете со мной в операционную и возьмете что-нибудь, что поможет Гаю выспаться. Онемев и ошалев от головной боли, Вива быстро шла по коридору, надеясь, что не увидит Розу и Тори, когда будет проходить мимо их каюты. Из одной каюты появился густо накрашенный мужчина в женском платье.
Засеменил на цыпочках, наткнулся на нее и сказал «пардон» глупым голосом. Следом за ним выскочили другие люди, смеющиеся и довольные собой, в боа из перьев и в клоунских костюмах.
– Роттерс! – закричала дама средних лет, одетая как кроссворд. – Подожди меня. – Ох, бедняжка! – закричал в ответ клоун и улыбнулся Виве, обнажив желтые клыки, которые выделялись на фоне красной помады.
Несколько секунд они казались Виве частью нараставшей мигрени, но потом она вспомнила, что в тот вечер устраивали вечеринку эксцентриков. Она еще обещала Тори и Розе, что пойдет с ними. Теперь хотя бы на несколько часов их коридор опустеет – все пассажиры переберутся в бальный зал на палубе А. Она подошла к конторе старшего стюарда. На часах было восемь тридцать пять; в окне горел свет.
Чтобы скоротать время и скрыться от весельчаков, визжащих и смеющихся в коридорах, она решила пойти и узнать, нет ли для нее почты. Клерк вручил ей желтоватый конверт с телеграммой внутри. Он был из редакции «Пайонер Мэйл энд Индиан Уикли». «К сожалению, – говорилось в телеграмме, – из-за нехватки средств в этом месяце мы не можем принять еще одного корреспондента в наш офис в Бомбее, но зайдите к нам, если будете проходить мимо». Драйвер avr910 usb programmer 2012. Подпись: Гарольд Уорнер.
Это был давний приятель миссис Драйвер, которая была уверена, что он подыщет для Вивы «какую-нибудь работенку». – Как провели день, мисс Холлоуэй? – Старший стюард, плотный шотландец с постоянной улыбкой на лице, запирал свою стеклянную клетку. – Вам понравилась поездка в Каир? – О, было замечательно, – ответила она. Ей не хотелось объяснять, как все было плохо. Вот, не оправдалась еще одна надежда – Вы хотите это выбросить?
– Да, спасибо. – Она швырнула скомканную телеграмму в корзину. – Вы пойдете на нынешнюю вечеринку? – Нет, – ответила она. – сегодня я уже никуда не пойду. Хватит с меня восторгов – и так слишком много для одного дня. Она взглянула на часы и с трудом разглядела стрелки. От Гая она ушла десять минут назад.
Возвращаться пока рано. Самое плохое на пароходе то, что здесь нигде не спрячешься, если что-то идет не так. Если она вернется в свою каюту, там будет мисс Сноу со своими советами и фразами «я-ведь-говорила-вам-что». Если пойдет на ужин, то столкнется с Рамсботтомами. Единственным, с кем она пока что чувствовала себя в безопасности, был Фрэнк. Она думала о нем, когда медленно брела назад, в каюту Гая. Он, со своими сонными зелеными глазами и неизменной улыбкой, казался таким беззаботным, даже чуточку кокетливым.
Японская трагедия в двух актах Джакомо ПУЧЧИНИ по либретто Джузеппе Джакоза и Луиджи Иллика по пьесе Давида Беласко 'Мадам Баттерфляй' - основанной, в свою очередь, на повести Джона Лютера Лонга - последняя, впрочем, кое-что позаимствовала из романа Пьера Лоти 'Мадам Хризантема'. Премьера: Милан, 'Ла Скала', 17 февраля 1904 года (отредактированная версия: Брешия, Teatro Grande, 28 мая 1904 года). Чио-Чио-Сан (Мадам Баттерфляй) сопрано Судзуки, её служанка меццо-сопрано Ф. Пинкертон, лейтенант флота США тенор Шарплесс, консул США в Нагасаки баритон Горо, брачный агент тенор Принц Ямадори тенор Бонза дядья Чио-Чио-Сан басы Якушида Императорский комиссар бас Регистратор бас Мать Чио-Чио-Сан меццо-сопрано Tётка сопрано Кузина сопрано Кэйт Пинкертон меццо-сопрано Долоре ('Печаль'), сын Чио-Чио-Сан роль без пения Родственники, друзья и знакомые Чио-Чио-Сан, прислуга.
Действие происходит в Нагасаки в начале ХХ века. История Мадам Баттерфляй, положенная Пуччини в основу одноименной оперы, своими корнями уходит в довольно глубокое прошлое. В 1816 году итальянский путешественник Карлетти писал, что как только иностранные моряки приставали к японскому берегу, 'посредники и сутенёры, контролировавшие все эти процессы, вызывали своих подопечных и интересовались у моряков, не угодно ли им будет взять в ренту, купить - или каким-то иным способом обзавестись женщиной - на то время, что те проведут в гавани'; затем заключался контракт с посредником или семьёй девушки. Подобная практика продолжалась и голландскими купцами: в течение двухсот пятидесяти лет они, как единственные в то время иностранцы в Японии, могли проживать на крохотном искусственном острове Дейжма в гавани Нагасаки, пользуясь услугами вышеописанного 'сервиса'. Когда в 1885 году в Страну Восходящего Солнца прибыл французский мореплаватель и писатель Пьер Лоти, эта традиция ничуть не изменилась - о чём свидетельствует его подробный и довольно популярный в своё время роман, повествовавший о его шестинедельном 'браке' с некоей 'Мадам Хризантемой'. Таким образом неудивительно, что когда в 1892 году в Японию прибыли миссионеры американской Методистской церкви Ирвайн и Дженни Корреллы, то их внимание в первую очередь привлекла подобная практика.
Поначалу они не очень торопились с рассказами на эту тему; лишь много позже Дженни рассказала один случай - о котором, по её словам, ей поведал хозяин местного магазинчика где-то в 1895 году, а сама же история произошла лет на двадцать с лишним раньше. В 1897 году Дженни отправилась в отпуск в Америку, где остановилась на некоторое время в Филадельфии у брата Джона Лютера Лонга. Последний был адвокатом, однако - считая себя человеком, не лишённым способностей, много времени уделял литературным трудам.
Дэвид Беласко Гейша Читать
Ровно через год после встречи с сестрой он опубликовал в журнале 'Century Illustrated Magazine' небольшую повесть под названием 'Мадам Баттерфляй', в основу которой легла реальная история из Нагасаки, рассказанная ему сестрой. Довольно скоро повесть Лонга разбудила воображение драматурга Дэвида Беласко - и превратилась в пьесу, которую Пуччини и увидел в Лондоне летом 1900 года; композитор был весьма впечатлён спектаклем 'Мадам Баттерфляй' и решил написать оперу на этот же сюжет. Незамысловатая история и те немногие факты, что Дженни Коррелл узнала в Нагасаки, были Лонгом и Беласко профессионально обработаны и структурированы в повесть и динамичную одноактную пьесу - разумеется, за счёт добавления многочисленных 'аутентичных' японских деталей (те, в свою очередь, во многом были заимствованы из романа Лоти 'Мадам Хризантема'. Прототипы таких персонажей, как Пинкертон, Горо и Судзуки явно 'вышли' из упомянутого романа); однако в повести Лонга имеются многочисленные реальные факты, долгое время неизвестные миру, рассказанные ему сестрой. Она поведала брату следующее.
Где-то в семидесятые годы XIX века в Нагасаки жили три брата-шотландца: Томас, Алекс и Альфред Гловеры. У одного из них (возможно, Алекса - хотя точно сказать, разумеется, невозможно) завязались романтические отношения с японкой по имени Кага Маки, развлекавшей публику в местной чайной под именем Чо-сан, или мисс Баттерфляй. То, что подобные отношения с иностранцем в то время воспринимались окружающими, как 'временный' брак, мы уже упоминали; стоил такой союз обычно сто йен или двадцать мексиканских долларов, и 'брак' мог быть легко расторгнут по воле 'мужа' в любое время. Во время связи с шотландцем Кага Маки забеременела, и восьмого декабря 1870 года она родила сына, назвав его Шинсабуро. Отец вскоре оставил женщину и ребёнка, покинув Японию. По прошествии некоторого времени брат отца (Томас) и японка Авайа Цуру, с которой тот жил в гражданском браке, забрали у Кага Маки ребёнка; женщинам её профессии не разрешалось воспитывать детей, и по решению суда ребёнка отдали Томасу и Авайа Цуру - тот стал членом семьи в доме своих приёмных родителей.
Имя ребёнку поменяли на Томисабуро (в повседневной жизни называя того просто Том); впоследствии он стал известен, как Том Гловер. В то время, когда Дженни Коррелл жила в Нагасаки, Том Гловер, завершив своё обучение в университетах Японии и Америки, возвратился в родной город, где и поселился, официально зарегистрировав новую японскую семью Гураба (так по-японски звучит фамилия Гловер). Те, кто знал, что Том Гловер - сын Баттерфляй, хранили молчание, хотя Джон Лютер Лонг в частной беседе и признал его.
В начале тридцатых годов прошлого века Дженни Коррелл и японское сопрано Миура Тамаки (которая пела партию Баттерфляй очень много раз, а несколькими годами ранее обсуждала в приватной беседе с Лонгом реальные детали всей этой истории) оставались единственными, кто мог бы подтвердить этот факт. В 1931 году Том Гловер подтвердил в интервью, что его матерью была Мадам Баттерфляй; исследования учётных записей японских регистрационных служб тоже подтвердили это. Что же произошло с реальными людьми, послужившими прототипами этой драмы? После того, как её ребёнок был отдан в другую семью, Кага Маки (мисс Чо-Чо-сан) вышла замуж за японца и уехала с ним в другой город. Через какое-то время они развелись и она вернулась в Нагасаки, где и умерла в 1906 году. Её сын Том Гловер ('Долоре' в опере) жил в Нагасаки, где женился на женщине по имени Накано Вака, дочери английского коммерсанта; детей у них не было. Гловер потерял свою жену во время Второй мировой войны.
Военные годы сказались на нём тяжело: в августе 1945 года, после капитуляции Японии, после кошмара американской атомной бомбардировки Нагасаки он покончил с собой. Таким образом, события реальной жизни, легшие в основу душераздирающей драмы Пуччини, оказались едва ли не более трагичны, чем сама опера. Не сохранилось ни единого свидетельства того, что Кага Маки - реальной Баттерфляй - хоть когда-нибудь удалось увидеться с Томисабуро вновь. Её сын, имя которого (Dolore, или Печаль) в опере должно было однажды измениться на Gioia (Радость), был преследуем несчастьями до самой своей трагической кончины.
Увидев постановку пьесы Беласко в Лондоне в июне 1900 года, Пуччини немедленно направил драматургу запрос на права. Однако, по тем или иным причинам, официальные вопросы были улажены только к сентябрю следующего года. Тем временем композитор уже отослал экземпляр повести Лонга Луиджи Иллике, который набросал эскиз двуактного либретто. Первый (первоначально планировавшийся, как Пролог), был целиком выстроен по повести Лонга и показывал свадьбу Пинкертона и Чо-Чо-сан (которую подруги звали Баттерфляй); второй же акт был основан на событиях пьесы Беласко и делился на три сцены, где первая и третья происходили в доме Баттерфляй, а вторая - в американском консульстве.
Когда Джузеппе Джакоза принялся облекать либретто в стихотворную форму, то Пролог развился в Первый акт, а первая сцена второй части выросла во Второй акт. Иллика намеревался оставить окончание в согласии с книгой Лонга (где Баттерфляй не удаётся совершить самоубийство: внезапно вбегает её ребёнок, а Судзуки перевязывает ей раны) - но окончательное решение было принято в пользу ужасного финала Беласко. Либретто оставалось незаконченным до ноября 1902 года - и тогда Пуччини, несмотря на страстные протесты Джакозы, решил опустить сцену в американском консульстве, а вместе с этим - и контраст между атмосферой и культурой Японии и Запада, которого так желал Иллика. Вместо этого две оставшиеся сцены были слиты в один акт, продолжающийся полтора часа.
Джакоза счёл это настолько неимоверной глупостью, что настаивал на печати недостающего текста в либретто; однако Рикорди не согласился. Работа над сочинением была прервана в феврале 1903 года: заядлый автомобилист Пуччини попал в аварию и серьёзно пострадал: у него была сломана правая нога, которая начала неправильно срастаться, и её пришлось уже искусственно ломать вновь; он долго поправлялся. Партитура была закончена в декабре, и тогда же - назначена премьера на февраль следующего года с прекраснейшим составом: Розина Сторкьо (Баттерфляй), Джованни Дзенателло (Пинкертон) и Джузеппе де Лука - Шарплес; дирижёр - Клеофонте Кампанини. Несмотря на то, что как певцы, так и оркестр проявили немало энтузиазма в работе над подготовкой оперы, премьера стала кошмаром; Пуччини обвинили в самоповторении и подражании другим композиторам. Композитор немедленно отозвал оперу; будучи вполне уверенным в достоинствах 'Баттерфляй', он, тем не менее, сделал некоторые изменения в партитуре - до того, как разрешить её исполнение где бы то ни было ещё. Пуччини выбросил некоторые детали, касавшиеся родственных отношений Баттерфляй в Первом акте, разделил длинный Второй акт на две части антрактом и добавил ариэтту Пинкертона 'Addio, fiorito asil'. Второе представление состоялось 28 мая этого же года в Театро Гранде в Брешии; состав солистов остался прежним за исключением Розины Сторкьо - партию Баттерфляй исполнила Саломея Крушельницкая.
На этот раз оперу ожидал триумфальный успех. Тем не менее, Пуччини продолжал работу над партитурой - в основном изменения касались Первого акта.
Доработки композитора закончились с парижской премьерой, данной в Опера-Комик 28 декабря 1906 года - именно эти спектакли легли в основу окнчательной печатной версии партитуры. По совету Альберта Карре, театрального директора и мужа примадонны, Пуччини смягчил характер Пинкертона, отсеяв наболее его резкие высказывания ксенофобского характера, а также отказался от конфронтации между Баттерфляй и Кейт - последняя, таким образом, обрела более привлекательные черты. Как бы то ни было, в начале этого года Рикорди уже издал клавир, в котором можно найти многие оригинальные отрывки, впоследствии выброшенные композитором. Три из них - все из Первого акта - были восстановлены для спектаклей в миланском театре Каркано вскоре после Первой мировой войны с одобрения самого Пуччини. Как бы то ни было, воспроизведены в печатном виде вновь они не были.
Часть музыки из рукописи была дана в постановке Йоахима Херца 1978 года, а полностью 'ранняя' версия 'Мадам Баттерфляй' была дана в театре Ла Фениче в 1982 году и в Лидсе в 1991. Первый акт Гора близ Нагасаки; на первом плане - японский домик с террасой и садом. Оркестровое фугато вводит слушателя в хлопотно-суетливую атмосферу; Горо показывает лейтенанту Пинкертону дом, в котором после брака с Баттерфляй тому предстоит поселиться вместе с избранницей, демонстрируя лейтенанту все специфические 'прибамбасы' японского домика, в том числе - сдвижные панели; Пинкертон находит их смехотворно хрупкими. Пинкертону представляют повара, служанку Судзуки (последняя немедленно начинает докучать Пинкертону своей неумолчной трескотнёй). В то время, как Горо разворачивает список свадебных гостей, появляется запыхавшийся Шарплесс: он поднимался на гору из Нагасаки пешком. Характеризующий мотив рисует его мягкий, не чуждый хорошего юмора характер.
По приказу Горо слуги выносят напитки и плетёные кресла для Шарплесса и Пинкертона. Последний объясняет, что купил дом в аренду на девяносто девять лет, однако контракт можно разорвать в любое время, уведомив о намерении за месяц. В своём соло 'Dovunque al mondo' (его окружают начальные такты американского гимна 'Star-Spangled Banner', который позднее используется в качестве лейтмотива), Пинкертон излагает свои (весьма, к слову, незамысловатые) взгляды на жизнь.
Мол, странствующий по свету янки должен пользовать земные радости там, где их находит ('Не очень сложные принципы', отмечает про себя Шарплесс). Лейтенант посылает Горо, чтобы тот привёл невесту, а сам начинает распространяться, как говорится, о прелестях ея и собственной к ней пылкой страсти. Шарплесс вспоминает, что слышал её голос, когда она была с визитом в консульстве; его простые, искренние звуки тронули его - и он надеется, что Пинкертон никогда не принесёт страданий девушке. (Надеяться, конечно, не вредно.) Пинкертон посмеивается над его сомнениями и терзаниями - такими, мол, типичными для скучных людей солидного возраста.
Оба поднимают стаканы с виски и провозглашают тост - естественно, за Америку-мать! (Мотивчик гимна возникает снова). К патриотическому тосту лейтенант тут же добавляет небольшой 'прицеп': за тот день, мол, когда он введёт в свой дом жену-американку. Горо объявляет о скором прибытии Баттерфляй и её друзей; становятся слышны отдалённые женские голоса.
Когда процессия приближается, в оркестре разворачивается блестящая тема, начинающаяся с серии восходящих секвенций; каждая фраза заканчивается целотонным аккордом, а затем разворачивается в широкую мелодию, которая утихает, обернувшись этаким 'этнически-японским' пентатоническим мотивом. Баттерфляй, чей голос парил над всей толпою женщин, и - как и положено по всем этим японским церемониям - кланяется мужчинам. Шарплесс расспрашивет Баттерфляй о её семье, о жизни. Девушка рассказывает, что ей пятнадцать лет (здесь Пуччини, должно быть, во время написания оперы усмехнулся себе в усы, представив габариты драматических сопрано, что будут исполнять эту партию.); родилась она в благополучной и богатой семье, однако пришли тяжёлые времена, и она должна была начать зарабатывать себе на хлеб самостоятельно (рассказ 'Nessuno si confessa mai nato in poverta') - так Баттерфляй стала гейшей. Растроганный Шарплесс вновь предупреждает Пинкертона, чтобы он берёг девушку и не причинил ей горя.
Тем временем гости всё прибывают; появляются мать Баттерфляй, кузина, тётка и дядя Якушида - последний немедленно требует себе изрядную порцию сакэ. Женщины обмениваются впечатлениями от комнаты невесты - разумеется, нравится она не всем! - до тех пор, пока по знаку Баттерфляй не склоняются в раболепном поклоне перед Пинкертоном и немедленно не рассасываются без остатка. Баттерфляй демонстрирует Пинкертону свои трогательные 'сокровища' и сувениры, которые она прячет в весьма вместительных рукавах своего кимоно: застёжку, глиняную трубку, пояс, коробочку румян (заметив насмешливый взгляд Пинкертона, последнюю она тут же выбрасывает), и узкие ножны, которые она поспешно вносит в дом.
Горо объясняет, что в этих ножнах хранится кинжал, с помощью которого её отец по приказу императора покончил с собой. Вернувшись, она демонстрирует фигурки, в которых живут духи её предков. Однако Баттерфляй тут же добавляет, что уже посетила недавно американскую миссию с тем, чтобы отказаться от веры своих предков и принять религию своего возлюбленного мужа. 'Vieni, amor mio!' Горо призывает к молчанию: Императорский комиссар объявляет о свадьбе, и все присутствующие поднимают тост за счастье молодых - 'O Kami!
(В оригинальной версии в этом месте была хмельная ариетта укушавшегося сакэ Якушиды, который решил наказать дитя за скверное поведение). Праздник прерывает появление Бонзы; ворвавшись, он смачно проклинает Баттерфляй за отречение от веры и переход в христианство. Всю её родню - для пущей, видимо, убедительности - Бонза тоже проклинает не менее основательно (страшное проклятие Пуччини воплощает в целотонном мотиве оркестра). Родня и приятели в ужасе разбегаются; тех, кто похрабрее, Пинкертон сам подбадривает к выходу по-родственному крепкими пинками. Оставшись наедине с невестой, Пинкертон утешает её; слышно, как Судзуки невнятно бормочет свои вечерние молитвы этим таиинственным японским богам.
Следует большой, красивый дуэт молодожёнов 'Viene la sera', причудливо сплетённый из нескольких мелодий - то экстатично-восторженный, то трогательно-нежный. Дважды возникает 'мотив проклятия' - первый раз, когда Баттерфляй вспоминает, как рассталась со своей семьёй, и во второй - когда она вдруг говорит о том, как часто самые прекрасные бабочки оказываются пришпилены булавкой коллекционера. Дуэт заканчивается грандиозной репризой темы, звучавшей в оркестре в момент первого появления Баттерфляй. Восслушать дуэт (для удобства разбит на три части): 'Viene la sera'; 'Bimba dagli occhi pieni di malia'; 'Vogliatemi bene, un bene piccolino' Второй акт Картина первая В доме Баттерфляй; прошло три года. Баттерфляй одна, с Судзуки - та молится своим таинственным японским богам о том, чтобы страдания её госпожи поскорее закончились.
Баттерфляй язвительно замечает, что боги эти до ужаса ленивы; вот пинкертоновский Бог - другое дело! Он скоро придёт и поможет ей - лишь бы он только знал, как найти её! Все деньги у них почти закончились, и Судзуки выражает сомнение (удивительно здравое, между прочим!) в том, что Пинкертон вообще когда-нибудь вернётся. Разгневанная Баттерфляй напоминает служанке, как оборотисто Пинкертон организовал выплаты за дом через консула, как он навешивал замки на двери - и как он обещал вернуться, как только 'первые ласточки начнут вить свои гнёзда'. В своей знаменитой арии 'В прекрасный, долгожданный день' 'Un bel di vedremo' она рассказывает о скором возвращении лейтенанта и о своей грядущей радости.
Но тут появляются Горо и Шарплесс; у последнего в руках - письмо от Пинкертона. Баттерфляй радостно и сердечно приглашает их в дом, а затем спрашивает у Шарплесса - не знает ли тот, сколько раз в году в этой далёкой и загадачной Америке ласточки вьют свои гнёзда?
Консул в смятении и отвечает как-то весьма неопределённо. Появляется Принц Ямадори с предложением руки и сердца, однако Баттерфляй насмешливо отвергает его ухаживания: она - замужняя женщина по законам Америки, где развод (как она уверена) - это преступление, карающееся правосудием.
Ямадори уходит, а Шарплесс приступает к чтению письма, в котором Пинкертон сообщает, что намерен навсегда расстаться с Баттерфляй - однако она никак не может понять содержание письма, и Шарплесс прекращает чтение. Он спрашивает Баттерфляй, что бы она сделала, если Пинкертон никогда не вернулся к ней - та отвечает, что могла бы, конечно, снова вернуться к профессии гейши, но скорее бы - покончила с собой. Шарплесс приводит её в гнев своим советом принять предложение Ямадори; она устремляется в соседнюю комнату и приводит ребёнка, чьим отцом является Пинкертон.
Однако многие заметили, что данная программа для поиска дубликатов фотографий немного больше привязана к свету снимка, что в некоторых ситуациях может привести к путанице. Отображение одинаковых файлов действительно происходит очень быстро и качественно. Но, согласно отзывам, она действительно обладает массой положительных качеств. Настройки очень чувствительные, благодаря чему пользователь может самостоятельно регулировать механизм поиска схожих исходных изображений. Среди них стоит отметить отличный функционал. Программа для поиска одинаковых фото.
Поражённый и тронутый до глубины души, Шарплесс обещает сообщить об этом Пинкертону и уходит. Судзуки втаскивает за шиворот (или за рукав, тут от постановщика многое зависит) Горо; она 'застукала' того, когда он распространял клеветнические и оскорбительные сплетни насчёт возможного отцовства ребёнка.
Баттерфляй угрожает убить его, но затем отпускает его, не скрывая презрения. Выстрел пушки в гавани возвещает о приходе корабля. На оркестровой репризе 'Un bel di' Баттерфляй хватает подзорную трубу и видит на борту входящего судна название 'Абрахам Линкольн' - это военный корабль Пинкертона! Они с Судзуки, окрылённые, выходят на веранду с дуэтом 'Scuoti quella fronda di ciliegio'. Украсив себя, как 'в день нашей свадьбы', Баттерфляй готовится к томительной ночи ожидания; Судзуки с ребёнком устраиваются рядышком. В пении невидимого хора (за сценой) без слов воскресает музыкальная тема, на которой Шарплесс пытался прочесть письмо Пинкертона. Картина вторая Интерлюдия (в оригинале она была соединена с предыдущими завываниями хора), рисует картину тревожных мыслей Баттерфляй.
Под отдалённые крики моряков восходит солнце - Баттерфляй, Судзуки и ребёнок находятся точно в том же положении и позах, как их застал закат. Баттерфляй поёт колыбельную и относит ребёнка в соседнюю комнату - где тот почти мгновенно засыпает. Появляются Пинкертон и Шарплесс; Судзуки замечает какую-то женщину в саду - и Шарплесс сообщает, что это - Кэйт, жена Пинкертона. Они желают, как говорит консул, забрать ребёнка для того, чтобы дать ему 'хорошее американское воспитание'. (Мы все знаем ему цену, не правда ли?) В то же время, Шарплесс корит лейтенанта за его бессердечие. Пинкертон изливает свои угрызения совести, смятение и раскаяние в ариэтте 'Addio, fiorito asil' (добавленной Пуччини для постановки в Брешии) - и тут же трусливо 'линяет', не в силах взглянуть в глаза жене и невесте, которую он так жестоко предал.
Входит Баттерфляй - и встречается лицом к лицу с Шарплессом, Судзуки и Кэйт. Когда она, наконец, понимает всё, что происходит, во всей беспощадности - она просит присутсвующих удалиться и вернуться через полчаса. Затем Баттерфляй навсегда прощается с ребёнком - и удалившись за ширму, наносит себе смертельный удар кинжалом - тем самым, которым когда-то покончил с собой её отец.
Слышен голос Пинкертона, в отчаянии выкликающего её имя. В этой опере со всей яркостью проявилась способность Пуччини (столь необходимая оперному композитору) обратить достаточно ходульную (хоть и патетическую) пьесу, скроенную по добротным трафаретам, в впечатляющую и масштабную музыкальную драму. Почему Пуччини, за редким исключением, фокусировался в своём творчестве на женских страданиях, почему он - в большинстве случаев - 'убивал' своих героинь в финале оперы - наверное, тема для отдельного исследования. Но в Баттерфляй Пуччини, вместе со своими либреттистами (как всегда, работавшими под его присмотром и диктатом) вывел трагическую фигуру необычайного масштаба, проходящую за время оперы крестный путь от почти детской невинности до 'взрослого' понимания реальности этой жизни, от обиды и протеста - до молчаливого и благородного принятия своей судьбы; и самоубийство Баттерфляй становится не актом отчаяния слабой девушки, но апофеозом утвержения личностью своих моральных принципов, своего кодекса чести над суетными реалиями обеих цивилизаций - восточной и западной. Во многих смыслах Баттерфляй стала вершинным достижением в галерее хрупких и страдающих героинь Пуччини; пожалуй, наиболее близкой к ней по характеру стала ещё лишь одна героиня - рабыня Лиу в 'Турандот'. Пуччини использовал в 'Мадам Баттерфляй', по меньшей мере, семь оригинальных японских народных мелодий.
Композитор таким образом не только воссоздавал 'аутентичную восточную атмосферу', но и расширял свой собственный музыкальный язык, ибо ни одна мелодия не цитируется Пуччини, но как будто вплетена, 'вживлена' в его искушённый и прихотливый собственный стиль. Масштаб музыкальных образов, прихотливость музыкального языка Пуччини в этой опере значительно превосходит всё, что было написано им раньше. Любовный дуэт в Первом акте, например - самый длинный и наиболее прихотливо отделанный из всех дуэтов, вообще когда-либо написанных Пуччини. Хотя в этой работе композитора лейтмотивы и 'лейтгармонии' по-прежнему играют важную роль, их использование уже не столь прямолинейно, как, скажем, в канонических вагнеровских опусах. В уже упоминавшемся примере (второй нотный пример на этой странице) тема 'проклятия' далеко не всегда связана с Бонзой, а переходит в образ рока, как такового; а тема, возникающая при первом появлении Баттерфляй, полное своё развитие получает в тот момент, когда она рассказывает Пинкертону о своём визите в американскую миссию с тем, чтобы отречься от своей религии и принять веру своего мужа ('Io seguo il mio destino') – то есть, при первом своём появлении этот мотив ещё не нёс той эмоционально-смысловой нагрузки, с которой он начинает ассоциироваться по мере развития драмы.
В своих поздних сочинениях Пуччини всё больше и больше использовал этот приём - использование 'многослойных' и 'многосмысловых' мотивов и гармонических последовательностей, лишённых прямолинейных образных ассоциаций или жёстко зафиксированных персональных характеристик. Как упоминалось выше, премьера была встречена визгом и улюлюканьем публики - этот провал (как нам хорошо известно из истории, на премьерах 'проваливались' и те оперы, что в последствии стали признанными хрестоматийными шедеврами), вполне вероятно, был 'срежиссирован' соперниками - издателем Сондзоньо и теми композиторами, что издавались у него. Наутро после кошмарной премьеры Пуччини писал: '.Это был просто суд Линча! Эти каннибаллы не слушали ни единой ноты. Что за ужасающая оргия сумасшедших, опьянённых ненавистью! Однако моя 'Баттерфляй' остаётся тем, чем была: наиболее глубоко прочувствованной и художественной из всех написанных мною опер!'
Тем не менее, отредактировав оперу для представления в Театро Гранде в Брешии 28 мая 1904 года, Пуччини получил небывалый успех практически с тем же составом солистов, что и в Ла Скала - за исключением главной героини, партию которой великолепно исполнила Саломия Крушельницкая. Композитора вызывали на поклоны десять раз.
Давид Беласко Гейша Читать
За рубежом 'Мадам Баттерфляй' была впервые исполнена в Буэнос-Айресе, с Артуро Тосканини за пультом и Розиной Сторкьо в заглавной партии. Другие постановки 1904 года прошли в Монтевидео и Александрии. 10 июня 1905 года опера была поставлена в Ковент-Гарден (с Эммой Дестинн и Энрико Карузо) - с тех давних пор 'Баттерфляй' прошла в Ковент Гарден более трёхсот раз. Далее последовали Каир, Будапешт, Вашингтон и Париж.
Дэвид Беласко Гейша Читать Онлайн
В Мариинском театре опера впервые была поставлена 4 января 1913 года. Пуччини называл 'Мадам Баттерфляй' своей любимой оперой, и не упускал ни одной возможности, чтобы послушать её на театрах. Однако новые идеи, образы новой, уже другой 'экзотики' постепенно формировались в его воображении: следующей оперы под названием 'Девушка с золотого Запада'. © Кирилл Веселаго Публикация: 5-05-2010 Просмотров: 12644 Категория: Наш ликбез Комментарии: 0 Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.